Белая тарелка, чёрная каша…

Лето 1943 года. Мы с братом Сафаром пасём овец и коз, мама с другими женщинами погнала скот на мясокомбинат г. Магнитогорск. Овцы-козы на отдыхе, мы с братом ни на шаг не отходим от них: если потеряем хоть одну голову — тюрьма. Это слово висело у нас над головой как дамоклов меч, ведь много ходило всякого люда: дезертиры, голодные бродячие и просто коварные люди, которые были не прочь поживиться… Итак, мы видим — к стаду подходит человек в солдатской одежде, в пилотке, с вещмешком. Брат кричит несколько раз: «Не подходи! Не подходи!» Я выглядываю из-за брата, дрожу от страха. А человек всё идёт и идёт… «Не подходи!» И вдруг солдат говорит: «Дети, вы не узнаёте меня? Я ведь ваш отец!». Страху ещё больше, потому что у нашего отца были целы оба глаза, а у этого нет левого глаза! Он подошёл ещё ближе… и мы бросились к нему, обняли его за ноги, плачем…
Сафар остался со стадом, а мы с отцом пошли домой в землянку. Я уже рассказывала, что отец, уходя на войну, наказал матери не отлучаться от заготскота (ныне хутор Айгырбаткан). «Там овцы-козы, молоко, с голоду не умрёте», — говорил он. И мама на лето из Аскарово уводила нас пасти скот. Потом уже будучи взрослой я узнала от отца, что этот скот был племенным, угнанным от немцев за Урал до окончания войны. Кроме овец-коз, были крупные племенные быки, коровы, лошади. Сегодня я считаю себя тружеником тыла, в 4-5 лет я тоже трудилась на победу…
Помню, пришли домой, отец спрашивает, где бабушка (его мама приехала из Казани проводить сына на фронт, не успела, прожила с нами больше двух лет и умерла от сердечного приступа). Я сказала об этом папе, он упал на нары и долго плакал навзрыд, ведь он был единственным сыном у матери, рос без отца.
Сейчас велите 5-летней девочке затопить печку кизяком и сварить кашу из лебеды, трудно представить, что она справится. Как быстро мы, дети войны, взрослели. Итак, ужин к приходу (не к приезду) мамы готов: на белых трех тарелках черная каша, на середине белая сметана из козьего молока. «Что ты, дочка, испачкала посуду? Играешь с землёй?». «Нет, папа, это не земля, это каша из лебеды, она очень вкусная. Попробуй!» Отец пробует и говорит, давай, мол, мы эту кашу оставим, а сварим желтую кашу, которую я привез вам. Это была пшенная крупа во фляжке — сухой паек солдата. Не помню, как мы сварили другую кашу, а помню вечер, землянка полна женщин, детей, среди нас несколько стариков, видимо, из-за старости не взятых на войну. Они были нашей защитой и опорой — Байгалин-апа, Магафуров-апа, Кунафин-апа, Суфьянов-апа…
Мама из города принесла капусту, я резала её и порезала палец. Отец забинтовал её, а я ходила по кругу и показывала всем свой палец, не палец, а белый бинт — чудо для нас, у солдата был марлевый бинт — невидаль…
Благодарю тебя, лебеда, что ты давала нам жизнь, и сегодня бережно трогаю тебя, не рву…
Потом отца отправили на трудовой фронт в Свердловск, на завод выпускать снаряды. А вот оттуда когда он вернулся — начисто забыла.
А свой стеклянный глаз отец носил только в теплое время, зимой не мог, примерзал. А мы, дети, и рады были — появилась интересная игрушка. Катали его по нарам, ловили, отбирали друг у друга. Мы отчаянно плакали, когда потеряли глаз. Играли на улице и в траве мы его потеряли. Во время войны и долго еще после войны улицы Аскарово зарастали высокой травой (ее меньше было только по улице Ленина до Шанхая, ходили в основном по этой улице почему-то). Сейчас, когда иду мимо музыкальной школы в сторону рынка, вспоминаю про этот стеклянный зелёный красивый глаз. А может быть, он лежит здесь, на улице Октябрьской, возле нашего дома?
Много людей идут в военкомат. Идут и идут… И я жду. Вдруг возникло чувство сожаления, запоздалой вины о том, что не спросила, не узнала об отце больше, о его солдатской судьбе, о фронтовых дорогах.
Помню, сидит отец перед печкой, дымит папироской и долго смотрит на огонь. «Папа, расскажи, как ты воевал, немца близко видел, как стрелял, не боялся подниматься в атаку? Расскажи!». Он продолжает смотреть на огонь, молчит… и вдруг я вижу — он плачет! И это каждый раз, как только я заговорю о войне (мне нужно было расспросить, ведь я учитель, по долгу работы я должна рассказывать об участии наших пап в войне, как это было). Каждый раз он плакал. Я не знаю на каких фронтах он воевал, через какие города проходил, в госпиталях каких городов лежал (ведь он был минометчиком, стрелком, был много раз ранен). Простой мужчина, солдат оказался в адском огне, в ужасных нечеловеческих условиях, и как он выдерживал, как уцелел? Узнать это я и иду в военкомат и встречаю людей, которые задались этим же вопросом. Почему так поздно, почему сейчас? Потому что солдаты не любили рассказывать о войне, а только плакали… Об этом говорят дети ветеранов войны.
И все-таки мне удалось упросить отца. И вот что поведал он о двух эпизодах.
Отец с одним солдатом рядом бегут по скошенному полю с криком: «Ура!» в атаку. Его товарищ показывает ему на глаз и в сторону снопа на поле и мычит (именно мычит): «А-а-а!» Отец не понимает и они продолжают бежать, а тот все «А-а-а!» Оказывается, пуля попала ему в рот, а из-под снопа стреляет немец. Отец почувствовал жгучую горячую боль на лице. Он провел рукой по глазам — кровь и что-то булькает в кармане гимнастёрки слева…(отец прекращает рассказ и молчит). Потом с усилием заканчивает — в кармане в крови плавал его глаз… Они добежали до немецких блиндажей (видимо, прогнали немцев дальше). Отец вспоминал, что успел заметить в блиндаже много продуктов: хлеба, консервов, колбасы. Дальше не помнит, упали они без сознания, их подобрали санитары, и отец с товарищем пришли в себя уже в госпитале.
…Сидим, рассказывал отец, в окопах, а на каски так и сыплются пули, бренчат. «О боже, оставь меня в живых ради моей дочери Суюмбики, она ведь тоже хотела на войну!». «И почему, — говорит отец, — я вспомнил о том, что ты тоже просилась на фронт перед нашей отправкой». «Возьми меня с собой, я тоже хочу бить немцев!» Это в 3,5 года, какие мы были патриотичные, смеюсь я сейчас.
Отец писал с фронта маме: «Четвертый год я на войне, не видел стакан молока!» И мама задумала приобрести корову. Сейчас думаю, какая она была предприимчивая, решительная — во время войны купить корову! А ведь купила. Мама всегда сажала картошку, семена ни за что не трогала, берегла до весны. И вот она отдаёт эти семена и самовар, который остался от её приданого (об этом другая история — как раскулачили её отца, отобрали все, остался один самовар!) женщине из д. Ярлыкапово и покупает стельную телку. Дань уважения и этой женщине — во время войны, в голод иметь в продаже стельную телку! Помню, как мы радовались с братом Сафаром теленку, ласкали его.
Есть еще люди, интересующиеся историей своего села Аскарово. Выступая перед учениками или на вечере ветеранов в библиотеке, я стараюсь (тороплюсь) поведать о том, что сохранилось в памяти.
… Во время войны в Аскарово жила и работала лесник Тереза Искужина. Люди её сильно боялись. Она ходила с топором за поясом, в очках. Была строга, но «справедлива», говорила мама. Это благодаря ей сохранились леса, деревья на Фаиз-тау, Алмас-тау, Курьятмас (с восточной стороны, так как на западных склонах Курьятмаса пахали, сеяли, растили хлеб. Мы, ребятишки, ходили туда собирать колоски, если, конечно, не прогонит объездчик на коне с кнутом). Сейчас это микрорайоны Восточный-1 и 2.
Как оказалась красивая полячка в наших краях? Муж её Искужин (имени не помню), участник так называемой Финской войны, привез её в Аскарово. Самого Искужина перед войной репрессировали, расстреляли по какому-то навету — это ведь было, было! Сколько замечательных людей истреблено «благодаря бдительности доброжелателей» в основном. У Терезы было много детей: дочери Камила, Коммунара, Аделя, Зиля, Дина, сыновья Венер, Юнир. Аскаровцы помнят их, особенно Коммунару-апай — работницу РДК, певицу, а Зилю помнят ташбулатовцы — она была учительницей и супругой Буранбая Аюпова. А младшая Дина — моя одноклассница — электрик, живет на Украине.
А леса, сбереженные от вырубки, украшали наше село со всех четырех сторон света. Это потом, в 50-70 годы изрядно вырубили леса по берегам рек Тангатар, Идяш, Сук-ерек. А во время войны, чем люди топили, спросите вы. Кизяком, хворостом. Мы с братом хворост собирали в основном на горе за больницей. Некоторые старые березы, свидетели лихих лет, и сейчас сохранились на Алмас-тау, ниже к больнице.
Внучка Терезы Эльвира работает в Эко-сити, такая же приветливая, степенная, а взяла она красоту от своей бабушки.
А Тереза сирот не обижала, разве на некоторое время отберет топор у «браконьеров», поэтому у неё за поясом был всегда топор.
А Искужина реабилитировали, сняли виновность, а дети ведь голодали, холодали, переносили косые взгляды людей, но все-таки выжили, стали хорошими людьми. Светлая память этому поколению за стойкость, за выдержку, за то, что не озлобились, не держали ненависти к властям, внесли свою лепту (не задумываясь об этом) бескорыстно в Победу.

Суюмбика АГЗАМОВА,
ветеран
педагогического труда.