Знали о войне не из книжек

1929 год. Строится Магнитогорск, возводится металлургический комбинат. Чтобы кормить рабочих, открыли в городе мясокомбинат. А для него нужно заготавливать скот. Базу для его сбора создали в Абзелиловском районе. Первым ее управляющим был Абдулхак Гибадатов, бухгалтером — Давлет Юмагужин, а заведующим, в обязанности которого и входила заготовка скота, стал Абдулла Сиразетдинов, приехавший из Казани на строительство Магнитки. Базу стали называть Заготскотом, позже — посёлком Айгырбаткан. Состоял хуторок из нескольких землянок, где жили работники, а в единственном деревянном доме расположились контора и жилье заведующего. Были построены сараи и ограждения для скота. Заготовленное стадо гнали на мясокомбинат, останавливаясь для отдыха в селе Борисовка (возле Гусево), в каком-то казахском хуторке, затем переправлялись через узкое мелкое место реки Урал и мимо аэродрома шли до мясокомбината.

Основная контора Заготскота находилась в райцентре, возле р. Тангатар, на месте теперешнего магазина «Урожай». После войны в эту контору пришёл работать ещё один бухгалтер-кассир Муллахмет Хасанов. Его правая рука была ранена и висела плетью. Писал он левой рукой. Ею же Муллахмет-агай очень ловко точил карандаши.

Во время войны заготовка скота не остановилась. Так же принимали скот (до сих пор поражаюсь — где брали ?!), так же гнали на мясокомбинат. Из европейской части страны за Урал эвакуировали племенной скот: коней, быков, коров, коз, овец. Они были очень крупные. Летом, чтобы быки не носились по хутору, угрожая снести землянки, в их носы вдевали железные кольца с цепями, к которым привязывали тяжёлые старые колёса от комбайнов (так говорил мой старший брат Сафар). Они таскали их по хутору, пугая детей. А рога у коз и баранов были винтообразные, крупные. Работники базы (в основном, женщины, дети и единственный старик Махмут-апа Суфьянов) стригли овец, вязали варежки и носки для фронта. Крупный скот на мясокомбинат не отправляли, а разводили. Правительство, государство понимали, что война закончится, и придётся восстанавливать животноводство, а для этого надо было сберечь племенной скот. И вправду, как только отгремел салют Победы, этот племенной запас в один день погнали на вокзал и отправили туда, откуда его привезли в начале войны. Мы спрашивали у взрослых, куда подевались козлы и бараны, быки, на которых мальчишки иногда умудрялись даже прокатиться.

Уходя на войну, отец наказал моей матери Марьям не отлучаться от базы. Она, брат и я пасли этот племенной скот.

Летом в основном питались травами съедобными, ягодами. Мама готовила катык из овечьего, козьего молока. Рыли ямку, ставили туда горшок с катыком, сверху клали дёрн с высокой густой травой, никто и не догадается (много было во время войны голодных бродяг). В обед отару сгоняли к речке, а сами ели катык с ягодами. Иногда мама пекла в горячей золе лепешки — если выдавали «норму», 3 кг зерна на семью фронтовика. Это был в основном ячмень. Мама жарила его, отбивала в ступе, молола на ручной мельнице — сколько там выходило муки? Но эта была редкая радость для нас. Никогда мама не переставала сажать картошку, всегда оставляла на семена. Весной Махмут-апа на волах вспахивал землю для всего населения, и женщины с детьми сажали картофель. Старались, кто сколько мог, одалживать семена друг другу. «И горошинок не оставляйте, все выберите», — говорила мама во время копки картошки. Зимой эту мелочь варили и с кожурой ели, а еще клали в воду кипяченую, приправляли сушеным луком, катыком, это был наш суп.

Законы военного времени были жесткими: если пропадала хоть одна овца (волк утащит или вор) — «пахло» тюрьмой. Во что бы то ни стало надо было найти останки. Помню один случай: отара отдыхает, мы сидим рядом с рекой на пригорке. И я увидела среди овец собак, сказала об этом маме. Она вскочила, вскрикнула: это же волки! Пробравшись в отару, они уже успели поранить несколько овец. Я побежала на хутор звать старика и женщин, брат начал забивать раненых овец (11-летний мальчик!), а мама отважно отвоевала у одного волка овцу, набрала в подол камней и прогнала хищников. Они взобрались на Курьятмас и сели рядком на горизонте, крупные, их было хорошо видно… Пришли люди, освежевали овец, требуху вымыли и раздали, а мясо и шкуры мама повезла на телеге в Аскарово, сдавать в заготконтору…

Когда нас приглашают в школу на встречу с ветеранами, с детьми войны, я рассказываю ребятам, как мы выживали. Сейчас, например, крапива считается сорной травой, а во время войны мы питались ею. Ели и щавель, разные виды дикого лука. Ягоды, вишню, черёмуху родители нам разрешали собирать и есть только тогда, когда они по-настоящему созреют. Опасались за здоровье.

Я помню, как мужчины из Аскарово уезжали на войну: всех собрали в доме Маги-инэй по улице Ленина (Шанхай). Было много людей, обозов. «Я тоже хочу на войну, немцев бить», — сказала я папе. Было мне тогда четыре года. Увозившие наших отцов обозы протянулись от улиц Аскарово до Курьятмаса… А вот как объявили об окончании войны, память моя не удержала…

Оставшиеся в тылу женщины вязали для фронта носки, варежки. А шерсть брали, например, в Заготскоте курьёзным способом. Те самые племенные овцы, козы после пастьбы содержались в загонах из плетней. Овцы тёрлись о плетень (шерсть у них пышная, покрывает толстым слоем, и им было жарко). Шерсть обильными клоками оставалась на плетне, мы, дети, её собирали, помогали чесать, а мамы пряли и вязали.

А чем стирали одежду? Мыла не было, порошка тем более! Моя мама просила детей собрать на свалке старые кости. Кипятила их в большом казане прямо на улице. А заранее готовила из золы щелочь — заливала её кипятком, зола оседает, выходит наверх чистая вода, на ощупь как шёлк. В отвар из костей наливалась щелочь — и получалось мыло! Мама раздавала всем подряд, чтобы стирали вязаные вещи, одежду, мыли головы, выводили вшей (во время войны эти насекомые просто заедали людей).

Дети собирали кизяк, топили им печи, баню. В бане над камнями висели жерди, на них вешали одежду, постель — вши жарились и высыпались. Кто этого не пережил — не поверит…

Когда вспоминаются эти страшные в своей обыденности подробности военной поры, так хочется, чтобы люди ценили то, что сегодня имеют. Мы часто жалуемся на нехватку того и этого, на цены, ругаем правительство. А ведь хлеба в достатке, свет в домах горит, вода течёт (не надо ходить с коромыслом на верхнюю Тангатарку за километр в любую погоду), есть отопление (а мы шли в лес на Алмас-тау за хворостом, деревья рубить было запрещено — иначе тюрьма!). Полны продуктами прилавки магазинов и холодильники в домах, а детям войны пришлось забыть даже слово «хлеб». Наш ужин иногда был таким: пососём кусковую соль, запьём водой — и спать, если уснется на голодный желудок. Мы нынче ничего не ценим, ничем не дорожим, не хотим чувствовать вкуса самой жизни…